История нового имени - Страница 122

122

107

Должна сказать, что этот период был для меня трудным и по некоторым другим причинам. Все мужское общежитие знало, что я ночую в комнате Франко, что я ездила с ним в Париж и в Версилию, и за мной закрепилась репутация легкомысленной особы. Мне никогда не удалось бы объяснить, чего мне стоило принять идею сексуальной свободы, горячо поддерживаемую Франко; я обманывала себя, лишь бы он поверил, что я так же свободна, как он, и не страдаю от предрассудков. Я не могла повторять за ним то, что он внушал мне, как Новый Завет, например, что худшая разновидность женщин — это так называемые полудевственницы, мещанки, готовые подставлять мужчине задницу вместо того, чтобы заниматься любовью как положено. Я также никому не могла рассказать, что в Неаполе у меня есть подруга, которая вышла замуж в шестнадцать, завела любовника в восемнадцать, забеременела от него, вернулась к мужу и делала еще массу разных вещей — одним словом, объяснить, что по сравнению с бурной жизнью Лилы моя связь с Франко представлялась мне сущим пустяком. Мне пришлось стерпеть немало лицемерных охов и ахов со стороны девиц и сальных шуточек со стороны парней, которые жадно поглядывали на мою пышную грудь. Я довольно развязно отшила некоторых из них, подступавших ко мне со столь же развязными предложениями стать заменой Франко. Встречая мой отказ, они позволяли себе весьма грубые комментарии. Я сжимала зубы и твердила себе, что переживу и это.

Однажды я с двумя сокурсницами сидела в кафе на виа Сан-Фредиано. Мы уже собирались уходить, когда к нам подошел один из моих неудачливых поклонников и громко, чтобы все слышали, сказал совершенно серьезным тоном: «Эй, неаполитаночка, не забудь вернуть мне синий свитер, который я у тебя оставил». Все засмеялись, а я вышла, не сказав ни слова. Но вскоре я заметила, что за мной идет парень, на которого я обратила внимание еще на лекциях, уж больно странно он выглядел. В нем не было угрюмой красоты Нино или веселой открытости Франко. Он носил очки, казался робким и одиноким, у него была густая грива черных лохматых волос, коренастое тело и отчетливо кривые ноги… Он шел за мной до самого общежития и лишь у самой двери решился меня окликнуть:

— Греко!

Ну, значит, он хотя бы знал мою фамилию. Из вежливости я остановилась.

— Пьетро Айрота, — представился он и, смущаясь, произнес передо мной довольно путаную речь, смысл которой сводился к тому, что ему стыдно за своих товарищей, но одновременно он презирает себя за трусость, не позволившую ему вмешаться.

— Вмешаться? Зачем? — с насмешкой спросила я. Меня поразило, что этот лохматый сутулый очкарик, явно не отрывающийся от книг, вдруг решил выступить в роли благородного рыцаря, как когда-то делали мальчишки из нашего квартала.

— Чтобы защитить твое доброе имя.

— У меня нет доброго имени.

В ответ он что-то невнятно пробормотал, судя по всему, извинился, простился и ушел.

На следующий день я специально села на лекции рядом с ним. У нас вошло в привычку подолгу вместе гулять. Меня удивляло, что он, как и я, уже приступив к написанию диплома на тему древнеримской литературы, никогда, в отличие от меня, не произносил слово «диплом», а всегда говорил «работа». Пару раз у него вырвалось и слово «книга» — как выяснилось, он намеревался напечатать ее сразу после окончания университета. Работа? Книга? Какие странные слова. Ему было двадцать два года, но он всегда говорил очень серьезно, сыпал цитатами и вел себя так, словно уже получил преподавательскую должность в университете.

— Ты и правда собираешься печатать свой диплом? — как-то раз недоверчиво спросила я его.

— Если он получится, конечно. — Мой вопрос его удивил.

— И что, все хорошие дипломы печатают?

— А почему нет?

Он изучал вакхические ритуалы, я — четвертую книгу «Энеиды».

— Ну да, все же Вакх интереснее Дидоны, — пробормотала я.

— При правильном подходе любая тема интересна.

Мы с ним никогда не обсуждали современные события, как это часто бывало с Франко, не спорили, поставят ли США ядерное оружие Западной Германии и кто лучше — Феллини или Антониони. С Пьетро мы говорили только об античной литературе. У него была феноменальная память: он сравнивал самые разные тексты, цитируя их наизусть, словно читал с листа, но не важничал и не впадал в менторский тон; для него это была самая животрепещущая тема разговора, учитывая наши общие интересы. Чем теснее мы общались, тем яснее я понимала, что он действительно талантлив и что мне до него далеко; если я высказывалась с осторожностью потому, что боялась ляпнуть глупость, то он говорил с уверенностью человека, обдумавшего и взвесившего каждое произнесенное слово.

Мы всего несколько раз прогулялись по корсо Италия, вокруг Пизанского собора и мемориального кладбища Кампо-Санто, как я заметила, что отношение ко мне снова изменилось.

— Что такое ты делаешь с парнями? — с дружеской завистью спросила меня как-то утром знакомая студентка. — Уже и сына Айроты окрутила.

Я понятия не имела, кто такой Айрота-отец, но не могла не услышать ноток уважения, появившихся в тоне сокурсников, когда они обращались ко мне. Меня опять стали приглашать на вечеринки и в рестораны — я даже заподозрила, что меня зовут, чтобы я привела с собой Пьетро, который вообще-то избегал всяких сборищ. Я начала осторожно наводить справки — надо же было выяснить, чем так прославился отец моего нового друга. Я узнала, что он преподает в Университете Генуи античную литературу и занимает важный пост в Социалистической партии. Я стала вести себя сдержаннее, опасаясь, что уже наговорила Пьетро глупостей. Он продолжал рассказывать мне про свой будущий диплом, он же книга, а я все больше помалкивала.

122