История нового имени - Страница 110

110

Признаюсь, что когда — гораздо позже — он все это мне рассказал, отчасти я его поняла. Он меня растрогал, и я погладила его по щеке: надо же, какие яростные чувства в нем бурлили. Антонио покраснел, смутился и в доказательство того, что он не зверь какой-нибудь, добавил: «Потом я же ему и помог». Он поднял сына Сарраторе с земли, довел до аптеки и, посадив возле входа, вернулся в квартал, чтобы поговорить с Паскуале и Энцо.

Эти двое согласились с ним встретиться, хоть и без особого восторга. Они больше не считали Антонио своим другом, особенно Паскуале, хоть он и был помолвлен с его сестрой Адой. Но Антонио это мало волновало; он вообще предпочитал делать вид, что враждебность к нему бывших приятелей за то, что он продался Солара, — это мелочь, не способная разрушить их дружбу. О Нино он не сказал ни слова, но сообщил, что нашел Лилу и что она нуждается в помощи.

— Какой еще помощи? — сердито спросил Паскуале.

— Ей надо помочь вернуться домой. Она не уехала к Ленучче, а живет в какой-то дыре на Флегрейских Полях.

— Одна?

— Да.

— Но как она там оказалась?

— Не знаю, я с ней не разговаривал.

— Почему?

— Потому что искал ее по приказу Микеле.

— Фашист!

— Да какой я фашист, я просто делаю свою работу.

— Отлично! А мы здесь при чем?

— Я не сказал Микеле, что нашел ее.

— И?

— Я не хочу потерять работу, мне деньги нужны. Если Микеле узнает, что я его обманул, он меня выгонит. Сходите вы к ней и приведите ее домой.

Паскуале снова обругал Антонио последними словами, но тот пропустил оскорбления мимо ушей. Он занервничал только после того, как будущий зять сказал, что Лила правильно сделала, бросив мужа и все остальное: если до нее дошло, что зря она вышла за Стефано и зря связалась с Солара и их магазином, то он будет последним человеком, который потащит ее назад.

— Ты что, хочешь, чтобы она пропадала в этой дыре? — недоверчиво спросил Антонио. — Одна-одинешенька, без гроша в кармане?

— А мы что, сами богатые? Она взрослая и знает что делает. Раз она так решила, нечего к ней лезть.

— Но ведь она-то всегда нам помогала!

При упоминании о деньгах, которые ему давала Лила, Паскуале стало стыдно. Он пробурчал что-то про богатых и бедных, про положение женщин в нашем квартале и за его пределами, а под конец сказал, что, если речь о деньгах, он готов с ней поделиться. Но его перебил Энцо, который до сих пор не проронил ни слова. Обращаясь к Антонио, он сказал:

— Давай адрес. Схожу узнаю, что она собирается делать.

94

Он и правда пошел к Лиле уже на следующий день. Доехал на метро до Флегрейских Полей, нашел улицу и дом.

Единственное, что я на тот момент знала про Энцо, — это то, что ему давно все надоело: надоели жалобы матери, надоели заботы о младших братьях и сестрах, надоела каморра, державшая под контролем овощной рынок, надоело ходить с тележкой и еле-еле сводить концы с концами, надоели разговоры Паскуале о коммунистах. Даже Кармен ему надоела. Но он всегда был замкнутым, и понять, что он за человек, было нелегко. От Кармен я знала, что он втайне от всех учится экстерном и хочет получить диплом техника. Та же Кармен рассказала мне — кажется, на Рождество, — что с тех самых пор, как весной он вернулся из армии, он поцеловал ее всего четыре раза.

— Может, он вообще не мужчина? — злобно добавила она.

У девчонок нашего квартала было принято говорить про парня, который не обращал на нас внимания, что он не мужчина. Энцо был мужчина или нет? Я ничего не понимала в некоторых темных аспектах мужской натуры, да и никто из нас не понимал, но каждый раз, когда поведение парня не соответствовало нашим ожиданиям, мы навешивали на него этот ярлык. Большинство мужчин — братья Солара, Паскуале, Антонио, Донато Сарраторе, даже Франко Мари, мой парень из университета, — не скрывали, что их тянет к женщинам. Это проявлялось у них по-разному: в агрессии или покорности, в небрежности или внимании, но, несомненно, проявлялось. Были и другие, такие как Альфонсо, Энцо или Нино. Эти вели себя отстраненно, словно между ними и женщинами существовала некая стена, и преодолеть ее следовало женщине. После армии принадлежность Энцо к этой последней категории стала еще очевидней: он не только не предпринимал ровным счетом ничего, чтобы понравиться женщинам, он не предпринимал ничего, чтобы понравиться хоть кому-нибудь. И так невысокий, он как будто еще ужался, превратившись в плотный сгусток энергии. На лице выступали туго обтянутые кожей скулы, походка стала механической — шагая, он перебирал ногами, но руки, шея, голова оставались неподвижными; даже его пышная светло-рыжая шевелюра казалась застывшей. Сообщив Паскуале и Антонио, что готов поговорить с Лилой, он не собирался с ними это обсуждать: сказал как отрезал. Добравшись до Флегрейских Полей, он не стал топтаться на месте. Нашел нужную улицу, дом и подъезд, поднялся по лестнице и решительно позвонил в дверь.

95

Нино не вернулся ни через десять минут, ни через час, ни на следующий день, и Лила впала в отчаяние. Она страдала не оттого, что ее бросили, а от унижения. Пусть в глубине души она допускала, что не годится Нино в спутницы жизни, но то, каким образом он ей это подтвердил, исчезнув из ее жизни после двадцати трех дней счастья, было для нее невыносимо. От злости она выбросила все, что он оставил в квартире: книги, трусы, носки, свитер и даже огрызок карандаша, — тут же раскаялась и разрыдалась. Когда слез у нее больше не осталось, она посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась — опухшая, страшная, глупая. Она поняла, что злость на Нино, которого она так любила и который, как она думала, любил ее, открыла ей глаза. Внезапно квартира предстала перед ней во всем своем убожестве — отвратительной шумной дырой. Она ощутила мерзкий запах, увидела тараканов, ползущих из-под входной двери, и пятна сырости на потолке и впервые в жизни почувствовала, что ее снова настигает детство — не пора мечтаний о будущем, а годы нищеты, унижений и побоев. Ей вдруг стало ясно, что греза о богатстве, которая поддерживала нас, когда мы были девчонками, улетучилась без следа. Хотя квартирка на Флегрейских Полях была еще хуже, чем та, в которой она выросла, хотя ее положение усугублялось беременностью, хотя она за несколько дней потратила все свои сбережения, она поняла, что богатство не может служить наградой за муки, потому что оно ничего не значит. Наши детские мечты о сундуках, полных золотых монет и драгоценных камней, воплотились в кассовый ящик колбасной лавки и раскрашенную металлическую коробку магазина на пьяцца Мартири, но волшебство больше не работало. Деньги и вещи, которые на них можно было купить, обернулись разочарованием. Ей ничего не надо было ни для себя, ни для будущего ребенка. Быть богатой для нее означало быть рядом с Нино, но Нино ушел, и она обеднела. Против этой бедности деньги были бессильны. Выхода у нее не было — начиная с детства она совершила слишком много ошибок, которые привели к этой, последней, которая заключалась в том, что она поверила в Нино Сарраторе, в то, что он не сможет жить без нее, как она не могла жить без него, в то, что он — ее судьба, что их любовь будет длиться вечно и им ничего не будет нужно, кроме друг друга. Она ощутила свою вину и решила, что больше не выйдет из дома, не станет его искать, перестанет есть и пить и будет ждать, пока ее жизнь, вместе с жизнью ее ребенка не потеряет всякий смысл, а из головы не исчезнет все то, из-за чего она стала такой плохой и злой, из-за чего ее и бросили.

110