История нового имени - Страница 99

— Кто там?

— Элена.

— Лену! — воскликнула она.

Она потянула жалюзи вверх и очутилась прямо передо мной. Я уже давно не видела ее, даже издалека, и мне показалось, что она изменилась. Она была в белой блузке и узкой темно-синей юбке, как всегда, безупречно причесана и аккуратно накрашена. Вот только лицо как будто сплюснулось и стало шире, как и фигура. Она втянула меня внутрь и опустила жалюзи. В ярко освещенном помещении все поменялось — оно и впрямь напоминало не обувной магазин, а настоящий салон. «Это просто фантастика, то, что ты сделала, Лену! — проговорила она с такой искренностью, что я ей поверила. — Как я рада, что ты пришла со мной попрощаться!» Конечно, она уже знала про Пизу. Она крепко обняла меня и расцеловала в обе щеки. На глаза у нее навернулись слезы, и она повторила: «Я так рада, так рада!» Потом она повернулась в сторону туалета и крикнула:

— Нино, можешь выходить! Это Ленучча!

У меня перехватило дыхание. Дверь открылась, и передо мной и вправду появился Нино. Он держался как обычно — глядел в пол, не вынимая рук из карманов. Но на лице его читалось напряжение и тревога. «Привет», — буркнул он. Не зная, что сказать, я протянула ему руку. Он вяло пожал ее. Меж тем Лила вываливала на меня новости, которые вкратце сводились к следующему: вот уже год, как она тайком встречается с Нино; она специально ничего не говорила мне, чтобы, если все вскроется, уберечь меня от неприятностей; она была на третьем месяце беременности и собиралась открыться Стефано и уйти от него.

82

Лила говорила хорошо знакомым мне безапелляционным тоном, лишенным всяких эмоций; она кратко и почти презрительно перечисляла голые факты, словно опасалась, что, дрогни у нее голос или нижняя губа, события выйдут из-под ее контроля, и их лавина накроет ее с головой. Нино сидел на диване с опущенной головой и изредка согласно кивал. Они держались за руки.

Лила сказала, что время мимолетных встреч в магазине, вечно настороже, минуло, как только она, сдав на анализ мочу, убедилась, что беременна. Теперь им с Нино предстоит зажить своей жизнью в своем доме. Она готова разделить с ним все: друзей, книги, лекции, увлечение кино, театром и музыкой. «Мне невыносимо думать, — добавила она, — что мы до сих пор живем каждый сам по себе». Ей удалось утаить некоторую сумму денег, и она присмотрела небольшую квартирку на Флегрейских Полях, за двадцать тысяч лир в месяц. Там они и поселятся, пока не родится малыш.

На что же они собираются жить? Не работая? Ведь Нино еще студент! Не сдержавшись, я воскликнула:

— А зачем тебе бросать Стефано? У тебя талант к вранью. Ты ему уже такого наплела, что можешь продолжать в том же духе.

Лила посмотрела на меня прищурившись. От нее не укрылся мой сарказм, смешанный с гневом и даже презрением, замаскированный под дружеский совет. Кроме того, она заметила, что Нино резко вскинул голову и приоткрыл рот, словно намеревался что-то сказать, но в последний момент передумал, чтобы не затевать споров.

— Да, я лгала, иначе он меня убил бы. Но теперь я лучше умру, чем и дальше так жить, — ответила она.

Я простилась с ними и пожелала им всего наилучшего. Себе я мысленно пожелала никогда больше их не видеть — ради моего блага.

83

Годы, проведенные в университете, стали важным этапом в моей жизни, но не для нашей дружбы. Я приехала в университет робкой и неуклюжей девчонкой. Мне сразу стало понятно, что я говорю на книжном итальянском, порой звучащем нелепо; если я не знала итальянского слова, то заменяла его «итальянизированным» диалектизмом. Пришлось над этим работать. Я понятия не имела об этикете, слишком громко разговаривала и чавкала за едой: на меня постоянно оборачивались, и я старалась за собой следить. Стремясь продемонстрировать свою коммуникабельность, я вмешивалась в чужие разговоры, высказывалась о том, что меня не касалось, и вела себя слишком фамильярно. Надо было учиться держать дистанцию, оставаясь приветливой. Как-то раз одна студентка родом из Рима ответила на какой-то мой вопрос, пародируя мой акцент, и все рассмеялись. Я обиделась, но заставила себя тоже рассмеяться и произнесла еще пару фраз, нарочно усилив акцент до карикатурного — вроде как мне самой весело.

Первые несколько недель я боролась с желанием вернуться домой и, как всегда, выстроила себе защитный экран скромницы и тихони. Постепенно я вжилась в эту роль, и ко мне стали относиться с симпатией. Я нравилась студенткам и студентам, кураторам и преподавателям, и происходило это вроде как само собой. На самом деле я неустанно работала над собой. Научилась контролировать свои жесты и голос, придумала целый свод писаных и неписаных правил и неукоснительно их соблюдала. Я в меру возможного избавилась от неаполитанского акцента. Мне удалось доказать, что я способна на многое и достойна уважения, ни в коем случае не прибегая к высокомерному тону, напротив, иронизируя над своим невежеством и делая вид, что сама удивляюсь хорошим оценкам. Мои главные усилия были направлены на то, чтобы не нажить врагов. Если кто-нибудь из девушек проявлял ко мне неприязнь, я старалась быть с ней особенно внимательной, сердечной и всегда готовой помочь; при этом я никому не навязывалась и от всех держалась на отдалении; даже когда бывшая недоброжелательница смягчалась и сама искала моей дружбы, я не спешила ей навстречу. Точно так же я вела себя с преподавателями. Разумеется, с ними я была более почтительной, но моя цель не менялась: я хотела добиться уважения, симпатии и доброго отношения. Самых равнодушных и строгих преподавателей я слушала с живым интересом, притворяясь, что полностью поглощена лекцией, и надевая на лицо кроткую улыбку.