История нового имени - Страница 97

— Зайдите ко мне через пару дней, я дам вам все необходимые координаты.

Я слушала ее, как слушают того, кто повествует о вещах, не имеющих к тебе прямого касательства. Но когда два дня спустя я зашла в школу — исключительно ради того, чтобы эта синьора не обиделась и не поставила мне плохую оценку, — она вручила мне листок с моей экзаменационной работой, на который выписала самые подробные сведения об университете в Пизе, чем меня ошеломила. Больше я никогда не встречала эту учительницу и даже не знаю, как ее звали, но я перед ней в неоплатном долгу. Продолжая называть меня на «вы», она на прощанье крепко меня обняла.

Экзамены закончились. Мой средний балл в аттестате составил девять из десяти. Альфонсо тоже хорошо сдал экзамены, со средним баллом семь. Прежде чем навсегда распроститься с унылым серым зданием школы, единственным достоинством которого, на мой взгляд, было то, что там учился Нино, я заметила профессора Галиани и подошла к ней. Она похвалила меня за отличные результаты, но разговаривала со мной довольно прохладно. Не предложила книг для чтения летом и не спросила, чем я думаю заняться теперь, получив аттестат. Ее равнодушный тон меня насторожил, я-то думала, что между нами все прояснилось. В чем же дело? Неужели с тех пор, как Нино бросил Надю и больше ни разу не дал о себе знать, она ставила между нами знак равенства? Неужели она думала, что я слеплена из того же теста, что и Нино, что я несерьезная, легкомысленная особа, на которую нельзя положиться? Я уже привыкла, что вызываю в людях симпатию, и пользовалась их дружелюбием как сияющим щитом, поэтому ее холодность так меня огорчила. Думаю, что ее отношение ко мне в значительной степени определило мое дальнейшее решение. Никому ничего не сказав (да и с кем, кроме той же синьоры Галиани, я могла посоветоваться?), я подала документы в Высшую нормальную школу Пизы. С этого дня я старалась заработать как можно больше и начала откладывать деньги. Обеспеченные родители, чьим детям я весь год давала частные уроки, были мной довольны, и молва о моих талантах репетитора распространилась достаточно широко, так что в августе я набрала много новых учеников, которым в сентябре предстояла переэкзаменовка по греческому, латыни, истории, философии и даже математике. К концу месяца выяснилось, что я настоящая богачка — у меня скопилось семьдесят тысяч лир. Пятьдесят из них я отдала матери, которая буквально вырвала деньги у меня из рук и спрятала в лифчик, как будто мы находились не у себя на кухне, а стояли посреди улицы, где ее могли ограбить. О том, что двадцать тысяч я оставила себе, я ей не сказала.

Лишь накануне отъезда я объявила родителям, что еду в Пизу, сдавать экзамены. «Если меня примут, — сказала я, — я буду учиться бесплатно». Я говорила решительно, на литературном итальянском, словно обсуждать подобную тему на диалекте не представлялось возможным; словно мать, отец, братья и сестра не могли и не должны были понимать, что именно я собираюсь сделать. И правда, они выслушали меня молча, и у меня сложилось впечатление, что для них я перестала быть самой собой, превратившись в иностранку, заглянувшую к ним в дом в неурочный час. «Делай что знаешь, — наконец произнес отец, — но имей в виду, мы тебе помогать не сможем». С этими словами он отправился спать. Сестра спросила, нельзя ли ей тоже поехать со мной. Мать не вымолвила ни слова, но, прежде чем уйти в спальню, выложила на стол пять тысяч лир. Я долго смотрела на эти деньги, не прикасаясь к ним. Наконец, преодолев угрызения совести — можно подумать, я намеревалась размотать их на пустяки, — я сказала себе: «В конце концов, я же их заработала» — и взяла эти пять тысяч.

Я впервые в жизни выезжала за пределы не только Неаполя, но и Кампаньи. Выяснилось, что я боюсь всего: боюсь опоздать на поезд, боюсь, что в дороге мне захочется в туалет и я его не найду, боюсь, что приеду, когда на улице стемнеет, и потеряюсь в незнакомом городе, боюсь, что меня ограбят. Деньги я спрятала в бюстгальтер, как это делала мать, и провела несколько часов, раздираемая тревогой и одновременно все растущим чувством освобождения.

Все прошло на ура. Кроме, пожалуй, экзаменов. Синьора с голубыми волосами не предупредила меня, что они гораздо сложнее школьных. Особенно трудным был экзамен по латыни, но и по другим предметам испытания были не намного проще. На каждом из них преподаватели самым тщательным образом проверяли мои знания. Я отвечала многословно, порой не по делу, часто делала вид, что правильный ответ вертится у меня на языке. Экзаменатор по итальянскому вел себя так, будто его раздражал уже звук моего голоса: «Синьорина, вы не аргументируете свои выводы, а порхаете по ним бабочкой. Вынужден отметить, что вы, синьорина, с легкостью беретесь судить о вещах, о которых не имеете ни малейшего представления». Я стушевалась и потеряла нить своих рассуждений. Профессор заметил это и, насмешливо взглянув на меня, предложил рассказать о какой-нибудь недавно прочитанной книге. Очевидно, он имел в виду итальянского автора, но я его не поняла и ухватилась за первое, что пришло мне в голову. Я вспомнила наши прошлогодние разговоры в Искье, на пляже Читара, о Беккете и слепом Дэне Руни, который хотел стать еще и глухонемым. Насмешливое выражение на лице профессора сменилось глубокой задумчивостью. Он прервал меня и отправил к историку, который оказался не лучше. Он засыпал меня вопросами, сформулированными с чрезвычайной точностью и требовавшими таких же ответов. Никогда еще я не чувствовала себя такой тупицей, даже в худший период учебы в школе, когда еле-еле переползла в следующий класс. Тем не менее я ответила на все вопросы и назвала все даты и факты, но назвала их приблизительно. Если мне задавали уточняющий вопрос, я пасовала. Наконец профессор недовольным тоном спросил: