В конце месяца я отдавала матери заработанные деньги, и она молча совала их в карман. Но наутро вставала пораньше и готовила мне завтрак, иногда даже гоголь-моголь; еще лежа в постели, я слышала стук ложки о стенки чашки. Кремообразная масса таяла во рту, и сахару в ней было ровно столько, сколько надо. Что касается учителей, то они, похоже, окончательно зачислили меня в отличницы — по инерции, свойственной замшелой системе школьного образования. Мне не стоило никакого труда отстоять свой статус первой ученицы в классе, а с тех пор, как Нино поступил в университет, и одной из лучших в школе. Но очень скоро я заметила, что профессор Галиани изменила ко мне отношение. Она по-прежнему проявляла ко мне доброту, но былой теплоты в ней не осталось и следа, и я не понимала почему. Когда я вернула ей книги, она проворчала, что они в песке, и забрала их, не пообещав принести другие. Газет она мне тоже больше не давала. Какое-то время я заставляла себя покупать «Иль Маттино», но вскоре перестала: читать ее мне было скучно и надоело выбрасывать деньги на ветер. К себе в гости синьора Галиани меня больше не приглашала, хотя я с удовольствием повидалась бы с Армандо. В то же время она продолжала меня нахваливать, ставила мне высокие оценки, советовала посетить ту или иную лекцию или посмотреть фильм, который показывали в приходском кинотеатре на виа Порт-Альба. Однажды, незадолго до Рождества, когда я выходила из школы, она окликнула меня и мы немного прошли вместе по улице. Без всяких предисловий она спросила меня, как поживает Нино.
— Не знаю, — ответила я.
— Скажи мне правду.
— Это и есть правда.
Так я узнала, что с начала осени Нино полностью исчез с их горизонта — и ее, и дочери.
— Он очень грубо порвал с Надей, — с материнским гневом сказала она. — Прислал с Искьи короткое письмо, и все. Она очень переживала. — Но тут же учительница взяла в ней верх, и она добавила: — Ну ничего, вы еще молодые. Страдания помогают взрослеть.
Я согласно кивнула.
— Он и тебя бросил? — спросила она.
Я покраснела.
— Меня? В каком смысле?
— Разве вы не вместе были на Искье?
— Да, мы там виделись, но между нами ничего не было.
— Это правда?
— Чистая правда.
— Надя уверена, что он бросил ее ради тебя.
Я решительно замотала головой и сказала, что готова встретиться с Надей и подтвердить ей, что между мной и Нино ничего не было и никогда не будет. Синьора Галиани повеселела и сказала, что передаст дочери мои слова. Разумеется, я ни словом не упомянула о Лиле — не только потому, что дала себе клятву заниматься только своими делами, но и потому, что разговоры о ней вгоняли меня в тоску. Я попыталась сменить тему, но синьора Галиани упорно возвращалась к Нино. Оказывается, о нем болтали бог весть что. Говорили, что осенью он не явился ни на один экзамен и вообще бросил учебу; якобы его видели на виа Ареначча пьяным в стельку — он выписывал ногами зигзаги и на ходу прикладывался к бутылке. Но, добавила она, Нино не всем нравится, и вполне возможно, что кто-то нарочно распространяет о нем подобные слухи. Хотя, если это не слухи, его остается только пожалеть.
— Я уверена, что это все выдумки, — сказала я.
— Будем надеяться. Но он парень с непростым характером.
— Да.
— И очень одаренный.
— Да.
— Если что-нибудь о нем узнаешь, сообщи мне, пожалуйста.
Мы расстались, и я пошла на урок к девочке, которая жила в районе виа Парко-Маргерита. Но сосредоточиться на греческом мне было непросто. В этом доме меня всегда принимали с уважением. Мы занимались в большой полутемной комнате, заставленной солидной мебелью; на стенах висели гобелены со сценами охоты и старые фотографии военных в высоких чинах. Все здесь свидетельствовало о наследственном достатке и привычке властвовать. На меня эта атмосфера производила гнетущее впечатление, а мою ученицу, бледную четырнадцатилетнюю девочку, вгоняла в физический и интеллектуальный ступор. В тот день мне пришлось особенно напрячься, проверяя, как моя подопечная склоняет существительные и спрягает глаголы. Из головы не шел образ Нино, описанный синьорой Галиани. Вот он, шатаясь, идет в потрепанной куртке, со сбитым набок галстуком, подносит к губам бутылку и, выпив последний глоток, швыряет ее на мощенную камнем виа Ареначча. Что произошло между ним и с Лилой после возвращения с Искьи? Мои предположения относительно Лилы не оправдались; судя по всему, она одумалась и поставила в этой истории точку. Другое дело Нино: способный студент, с легкостью находивший ответ на любой вопрос, превратился в жалкого бродягу, гибнущего от любви к жене колбасника. Я решила, что все-таки спрошу у Альфонсо, что ему известно о Нино. Или, может, лучше пойти прямо к Маризе и узнать, что происходит с ее братом? Но я заставила себя выбросить Нино из головы. Сам разберется, сказала я себе. Разве он меня искал? Нет. А Лила? Хоть раз она ко мне пришла? Нет. Так с какой стати я должна о них беспокоиться, если им на меня плевать? Я продолжила урок, убежденная, что не должна сворачивать с намеченного пути.
После Рождества я узнала от Альфонсо, что Пинучча родила мальчика, которого назвали Фердинандо. Я пошла ее навестить, полагая, что застану ее в постели, счастливой, с малышом у груди. Но она уже встала и бродила по дому в тапках и ночной сорочке, сердитая и хмурая. Мать гнала ее назад в постель, но та лишь сердито отмахивалась. Пинучча подвела меня к детской кроватке и мрачно проговорила: «Конечно, разве я могу что-нибудь хорошее сделать? Ты только посмотри, какой урод. Не то что на руки брать, на него и смотреть-то противно». Мария, стоя на пороге комнаты, пробормотала себе под нос, словно заклиная дочь одуматься: «Пина, да что ты такое говоришь! Он у нас красавчик!» Пинуччу ее слова только больше раззадорили. «А я говорю: урод, — с ненавистью в голосе произнесла она. — Урод, как Рино, даже хуже. У них в семье одни уроды!» Она перевела дух и вдруг со слезами на глазах запричитала: «Дура я, дура, за кого я замуж вышла? Молодая идиотка, о чем я только думала? А теперь все смотрите, какого я урода родила! У него даже нос приплюснутый, как у Лины». И тут же, без перехода, принялась на чем свет костерить золовку.