— Вы так говорите потому, что хорошо ко мне относитесь.
— Ничего подобного. Будь осторожна, Лену. Я знаю, что вы близкие подруги, сестра говорила. Не хочу лезть не в свое дело, но… Знаешь, мне достаточно один раз увидеть человека, чтобы понять, что он собой представляет. Синьора Лина понимает, что ты лучше ее, и она никогда не полюбит тебя так, как ты любишь ее.
— Она желает мне зла? — улыбнулась я, изображая сомнение.
— Насчет этого не знаю. Но она умеет делать людям больно. Это у нее на лице написано.
Я покачала головой, стараясь не выдать своего довольства. Если бы все было так просто! Но уже тогда я понимала — пусть и не так хорошо, как сегодня, — что между нами с Лилой все намного сложнее. Я засмеялась, переводя разговор с Неллой в шутку. Сказала, что с первой встречи Лила всегда производит не самое лучшее впечатление. В детстве ее называли чертенком, да она и была настоящим чертенком, но в хорошем смысле слова. Сообразительная, за что бы она ни взялась, все у нее получалось. Если бы она смогла продолжить учебу, наверняка стала бы кем-то вроде Мари Кюри, или знаменитой писательницей, как Грация Деледда, или политиком, как Леонильде Иотти, супруга Тольятти. Услышав два последних имени, Нелла фыркнула: «Господи Иисусе!» — и перекрестилась. Она старалась сохранять серьезность, но ее распирал смех, и, не в силах сдержаться, она наклонилась ко мне и прошептала, что Сарраторе рассказал ей кое-что интересненькое. По его словам, красота Лилы граничит с уродством; женщины, наделенные такой красотой, умеют околдовывать мужчин, но в то же время внушают им страх.
— Страх? Но почему? — спросила я, тоже переходя на шепот, и Нелла, понизив голос еще больше, зашептала мне прямо в ухо:
— Потому что боятся, что у них не встанет, а она возьмет да выхватит нож и отрежет им эту штуку по самое некуда.
Нелла смеялась так, что у нее тряслась грудь, а из глаз катились слезы. Она долго не могла успокоиться, и мне стало неловко, чего раньше в ее присутствии никогда не случалось. Ее смех был не похож на непристойный смех моей матери, каким смеются всё повидавшие женщины. В смехе Неллы было что-то целомудренное и в то же время вульгарное, и я подумала, что так должны смеяться старые девы. Я принужденно подхихикивала, не понимая, что такая славная женщина, как Нелла, находит здесь смешного. Слушая ее невинный и лукавый смех, я вдруг почувствовала себя старухой. Неужели и я когда-нибудь стану смеяться подобным шуткам?
Сарраторе вернулись к обеду. Они наследили на полу песком и принесли с собой запахи моря и пота; Донато и Лидия сокрушались, что я не пришла к ним на пляж, — дети так меня ждали! Я накрыла на стол, потом все убрала, вымыла посуду и вместе с Пино, Клелией и Чиро пошла к зарослям тростника, помочь им нарезать стеблей для воздушного змея. Их родители легли вздремнуть; Нелла прикорнула в шезлонге, на террасе. Мне всегда было легко ладить с детьми, и время летело незаметно. Поглощенная сооружением змея, я почти забыла о Нино и Лиле.
Ближе к вечеру мы все вместе, включая Неллу, отправились на пляж запускать змея. Я носилась по пляжу, дети за мной: пока змей поднимался в воздух, они смотрели на него, онемев от волнения и разинув рты, когда, совершив неожиданный пируэт, он падал на песок, оглашали окрестности громкими воплями. Сколько я ни старалась, мне так и не удавалось запустить змея, несмотря на инструкции, которые мне давал, сидя под зонтом, Донато. Наконец, порядком вспотев, я сдалась и сказала детям: «Попросите папу». Они вытащили его из-под зонта. Он проверил прочность каркаса, осмотрел веленевую бумагу и бечевки, определил направление ветра и, пятясь задом наперед, начал быстро передвигаться по пляжу, время от времени бодро, несмотря на полноту, подпрыгивая. Дети не отходили от него ни на шаг, да и я, чуть передохнув, присоединилась к их компании: они были так счастливы, что постепенно их эйфория захватила и меня. Змей поднимался все выше и выше, он летел, и больше не требовалось бежать, достаточно было крепко держать в руках бечевку. Сарраторе был хорошим отцом. Он показал, что с небольшой помощью управлять змеем может даже Чиро, даже Клелия и Пино, даже я. И правда, вручив мне бечевку, он встал у меня за спиной и, уткнувшись мне в шею, повторял: «Отлично! А теперь потяни на себя! Теперь отпусти!» Мы и не заметили, как наступил вечер.
После ужина Сарраторе принарядились и всем семейством — муж, жена и трое загорелых детей — отправилась на прогулку. Звали и меня, причем упорно, но я предпочла остаться с Неллой. Мы навели в доме чистоту, она помогла мне разложить постель в углу кухни, там же, где я спала в прошлый раз, и мы уселись на террасе подышать свежим воздухом. Луны видно не было, только редкие пухлые облака на фоне темнеющего неба. Мы немного поболтали, согласились, что у Сарраторе красивые и умные дети, и Нелла заснула. В ту же самую минуту на меня обрушилась вся тяжесть минувшего дня и предстоящей ночи. Я на цыпочках вышла из дома и направилась к пляжу Маронти.
Я не знала, проговорился Микеле о том, что видел, или нет. Не знала, насколько гладко пройдет наша затея. Не знала, что сейчас делает Нунция: спит в своей постели или успокаивает взбешенного зятя, на последнем пароме примчавшегося на Искью и обнаружившего, что жены нет дома. Не знала, звонила Лила мужу или нет; если она ему дозвонилась и убедилась, что он в Неаполе, в их квартире, то сейчас лежит в постели с Нино, не испытывая ни малейшей тревоги, и наслаждается его ласками… Все в этом мире было так зыбко: тот, кто не готов рисковать и не верит в то, что жизнь может приносить радость, обречен на прозябание. Мне вдруг стало ясно, почему Нино предпочел мне Лилу. Я была не способна целиком отдаться чувствам, переступить черту, мне не хватало того азарта, который заставлял Лилу поставить на карту все ради одного-единственного дня и одной-единственной ночи безумной любви. Я всегда держалась позади и выжидала, тогда как Лила просто брала то, чего ей хотелось, она умела желать и идти ва-банк, не боясь ни сплетен, ни насмешек, ни оскорблений, ни тумаков. В общем, она заслужила Нино, потому что считала, что любить это прийти и взять, а не ждать, когда ее захотят.