— Завтра вечером мы идем в Форио, звонить моему мужу. Можем вместе зайти в кафе, поесть мороженого.
Меня ее слова рассердили, но еще больше меня рассердило то, что случилось потом. Едва мальчики направились в сторону Форио, как Лила, собирая свои вещи, набросилась на меня с упреками, как будто я целый день, каждый час и каждую минуту, совершала ошибку за ошибкой, включая мой ответ на предложение Нино, слишком явно противоречивший тому, что сказала она. Я не очень хорошо поняла, чем ей не угодила, но одно было несомненно: я перед ней провинилась.
— Почему ты весь день липла к Бруно?
— Я?
— Да, ты. Не вздумай больше оставлять меня наедине с этим типом.
— О чем ты? Вы сами убежали вперед. И ни разу не остановились.
— Не мы, а Нино.
— Ты могла ему сказать, что хочешь нас подождать.
— А ты могла бы сказать Бруно, чтобы шел побыстрее. Раз он так тебе нравится, сделай одолжение, гуляй с ним одна. И вообще делай что хочешь.
— Я приехала сюда ради тебя, а не ради Бруно.
— Что-то не похоже. Ты всегда поступаешь так, как тебе удобно.
— Если тебе не нравится, как я поступаю, я завтра же уеду.
— Да ну? А вечером прикажешь мне одной идти и есть с ними мороженое?
— Лила, это ты предложила пойти с ними в кафе.
— Мне надо позвонить Стефано. Если бы мы случайно их встретили в Форио, получилось бы некрасиво.
Мы продолжали пререкаться даже дома, после ужина, несмотря на присутствие Нунции. Нельзя сказать, что мы ссорились, просто наговорили друг другу гадостей, не слыша и не пытаясь понять друг друга. Нунция, которой надоели наши препирательства, печально покачала головой и сказала:
— Завтра после ужина я пойду с вами в Форио.
— Туда долго идти, — сказала я.
— С чего это нам идти пешком? — резко вмешалась Лила. — Вызовем такси, деньги у нас есть.
На следующий день, помня, что накануне мальчики пришли на пляж раньше нас, мы с Лилой явились туда к девяти утра, но никого не обнаружили. Лила ужасно разозлилась. Мы ждали, но их не было ни в десять, ни в одиннадцать. Они появились около двенадцати и с почти заговорщическим видом сообщили, что раз вечером мы встречаемся, то они решили посвятить утро учебе. Реакция Лилы меня поразила: она на грубом диалекте послала их подальше, добавив, что они могут учиться хоть с утра до ночи и что их здесь никто не держит. Нино и Бруно сделали вид, что не приняли ее слова всерьез, и заулыбались, как будто она удачно пошутила. Тогда Лила накинула платье, подхватила сумку и быстрым шагом направилась к дороге. Нино бросился за ней, но вскоре вернулся. Он был мрачней тучи. Лила оскорбилась по-настоящему и ничего не желала слушать.
— Отойдет, — с нарочитым спокойствием сказала я и пошла купаться. Затем немного позагорала, съела бутерброд, поболтала с ребятами и заявила, что мне тоже пора домой.
— А что насчет планов на вечер? — спросил Бруно.
— Лине надо позвонить мужу, и мы пойдем в Форио.
На самом деле поведение Лилы взволновало меня не на шутку. Что означала эта вспышка гнева? С какой стати она так разозлилась на их опоздание? Неужели она потеряла над собой контроль? Почему она позволила себе обойтись с Нино и Бруно так, как привыкла обходиться с Паскуале и Антонио, а то и с братьями Солара? Иначе говоря, как капризная девчонка, а не как синьора Карраччи?
Домой я пришла запыхавшаяся. Нунция стирала купальники и полотенца. Лила сидела у себя в комнате и, как ни странно, что-то писала. На коленках у нее лежала тетрадь. Она прищурила глаза и нахмурила брови. На кровати валялась одна из моих книг. Давненько я не видела, как она пишет.
— Ты перегнула палку, — заметила я.
Она пожала плечами, но не подняла глаз от тетради. За этим занятием она просидела почти до самого вечера.
Вечером она разоделась, как перед приездом мужа, и мы направились в Форио. К моему удивлению, Нунция, никогда не выходившая из дома и ничуть не загоревшая, попросила у дочери помаду и подкрасила губы и щеки. «А то я как из могилы встала», — объяснила она.
Мальчиков мы увидели сразу — они стояли возле бара, точно часовые у караульной будки. Бруно остался в пляжных шортах, только рубашку сменил. Нино был в брюках и безупречно белой рубашке; свои непослушные волосы он так тщательно пригладил, что, на мой взгляд, утратил часть своей привлекательности. При виде матери Лилы они оцепенели. Мы уселись под зонтиком перед входом в бар и заказали пломбир. Нунция пришла в благостное настроение и болтала не умолкая, обращаясь исключительно к мальчикам. Она с восхищением говорила о том, какая красавица мать Нино, рассказала несколько историй из времен войны и жизни нашего квартала, поинтересовалась у Нино, помнит он их или нет; тот отрицательно покачал головой, и тогда она посоветовала: «Спроси у матери, она наверняка все помнит». Лила нетерпеливо ерзала на месте, пока не сказала, что пора звонить Стефано; она встала и зашла в бар, направившись в сторону телефонных кабинок. Нино сразу сделался молчаливым, но эстафету подхватил Бруно, продолживший поддерживать беседу с Нунцией. Я с неудовольствием отметила, что он нисколько не мямлит и не запинается — не то что в разговорах со мной.
— Извините, я на минутку, — сказал вдруг Нино, поднялся и вошел в бар.
— Надеюсь, он не собирается за нас платить? — обеспокоенно зашептала Нунция мне на ухо. — Я тут самая старшая, это моя обязанность.
Бруно услышал ее шепот и сказал, что за все уже заплачено: они не могут позволить, чтобы платила синьора. Нунция успокоилась и принялась расспрашивать Бруно о колбасной фабрике его отца, не забыв упомянуть мужа и сына, у которых тоже своя фабрика — обувная.