День был очень жаркий, и мы не вылезали из воды. Лила училась держаться на воде и требовала, чтобы я ее страховала. При этом она без конца ко мне придиралась и называла себя дурой за то, что доверилась мне: как я научу ее плавать, если сама не умею. То ли дело Сарраторе — вот у кого настоящий талант! Завтра, сказала она, надо опять пойти на пляж Маронти. Между тем, действуя методом проб и ошибок, она явно достигла прогресса. Она мгновенно запоминала каждое движение. Благодаря этому своему таланту она освоила сапожное ремесло, научилась ловко нарезать салями и проволоне и еще ловчее мухлевать с весами. Так уж она была устроена: она могла просто наблюдать за работой ювелира, а потом повторить его действия и даже превзойти его в мастерстве. Вот и сейчас она прекратила попусту тратить дыхание, а вместо этого сосредоточилась на точности жестов, как будто рисовала по прозрачной морской глади своим телом. Она спокойно и ритмично двигала в воде тонкими и длинными руками и ногами, не взбивая пену, как Нино, и не красуясь, как папаша Сарраторе.
— Теперь правильно?
— Да.
И правда, через несколько часов она плавала не хуже меня, не говоря уже о Пинучче, которая насмехалась над нашими неуклюжими упражнениями.
И вдруг все ее придирки прекратились как по волшебству: около четырех на пляже показался Нино. С ним был Бруно, едва доходивший ему до плеча. Тогда же на море поднялся свежий ветерок, отбивший у нас желание плавать.
Пинучча заметила их первой; они шли вдоль берега, пробираясь между копающихся в песке детей и их ведерок и совков. Она рассмеялась и удивленно сказала: «Смотрите-ка, кто идет! Жердь и коротышка!» Нино и его друг приближались к нам; они шагали с переброшенными через плечо полотенцами, держа в руках сигареты и зажигалки, и внимательно высматривали нас среди купающихся.
Внезапно я почувствовала себя важной персоной и замахала руками, подавая им знак. Значит, Нино сдержал слово. Значит, и дня не прошло, как ему захотелось снова меня увидеть. Значит, он пришел сюда из Форио, прихватив с собой застенчивого друга; поскольку ни Лина, ни Пинучча его явно не интересовали, он мог прийти исключительно ради меня — я единственная была не замужем и даже ни с кем не обручена. Меня охватило чувство счастья, которое только усилилось после того, как Нино, расстелив рядом со мной полотенце, уселся на нем и, жестом указав мне на угол голубого куска ткани, пригласил устраиваться на нем. До этого я, одна из всех, сидела прямо на песке, но тут быстро встала и со словами благодарности пересела к нему.
Лила и Пинучча молчали. Они прекратили свои издевки надо мной, забыли о своих ссорах и, обратившись в слух, внимали Нино, который с юмором рассказывал им о том, как они с Бруно готовятся к экзаменам.
Через некоторое время Пинучча осмелилась вставить несколько слов на смеси диалекта и итальянского. Она сказала, что вода сегодня отличная, но жалко, что не видать продавца кокосов — она бы с удовольствием выпила кокосового молока. Нино, увлеченный своим рассказом, пропустил ее слова мимо ушей, зато Бруно выразил готовность позаботиться о беременной женщине; опасаясь, как бы ребенок не родился с нездоровой страстью к кокосам, он предложил пойти поискать, где их можно купить.
Пинучча оценила его дрожащий от робости, но милый голос, выдававший в нем безобидное существо, и вполголоса, чтобы не мешать остальным, завела с ним беседу.
Лила по-прежнему молчала. Банальности, которыми обменивались Пинучча и Бруно, ее не интересовали, но из нашего с Нино разговора она старалась не пропустить ни слова. Мне это совсем не понравилось, и я несколько раз сказала, что хорошо бы пойти посмотреть на фумаролы. Я надеялась, что Нино меня поддержит, но он как раз только начал развивать тему хаотичности застройки на Искье и, машинально кивнув мне, продолжал говорить. Он вовлек в обсуждение и Бруно, возможно раздосадованный, что тот уделяет слишком много внимания Пинучче. Он обратился к другу, чтобы тот подтвердил, что рядом с домом его родителей возводят совершенно безобразные коробки. Нино нуждался в самовыражении, ему не терпелось поделиться всем, о чем он читал в последнее время, и высказать собственные соображения. Это был его способ приведения в порядок своих мыслей — говорить, говорить, говорить, — но еще и знак того, что он очень одинок. Я с гордостью подумала, что в этом мы с ним похожи: мне тоже хочется, чтобы окружающие убедились в моей образованности, чтобы удивились, как много я знаю и кем могу стать. Но Нино не давал мне вставить ни слова, хоть я и пыталась. Мне оставалось только сидеть и по примеру остальных слушать его, пока Пинучча и Бруно не поднялись и не сказали: «Ладно, мы пойдем пройдемся и поищем продавца кокосов». Я бросила на Лилу выразительный взгляд, надеясь, что она составит им компанию и мы с Нино наконец-то останемся одни, но она и бровью не повела. Пина, поняв, что ей предстоит прогуливаться в обществе вежливого, но малознакомого молодого человека, повернулась ко мне и недовольно произнесла: «Пойдем, Лену, ты вроде тоже хотела пройтись». — «Мы еще не договорили, — ответила я. — Идите, мы вас догоним». Она скривилась, но вместе с Бруно направилась в сторону фумарол; они были одного роста.
Мы продолжали говорить о том, почему Неаполь, Искья и вся Кампанья попали в руки дурных людей, которые старательно прикидываются хорошими. «Мародеры! — воскликнул Нино. — Разрушители, кровососы! Набивают карманы деньгами и даже налогов не платят! Весь строительный бизнес, включая их адвокатов, связан с каморрой, или с монархофашистами, или с христианскими демократами. Послушать их, так бетон им Господь Бог посылает, и сам Господь Бог застраивает этими уродливыми коробками побережье и холмы». Впрочем, утверждать, что «мы продолжали говорить», было бы большим преувеличением, потому что солировал Нино. Мне лишь пару раз удалось вставить несколько слов о фактах, вычитанных в журнале «Кронаке меридионали». Лила и вовсе всего однажды рискнула вмешаться в беседу: Нино, перечисляя всевозможных негодяев и мошенников, включил в список и торгашей, и тогда она задала ему вопрос.